ОПИСАНИЕ
Имя у Коршуна, стоит отметить, весьма запоминающееся; если то и откладывается в чьей-то памяти, то до ужаса накрепко, врезается в голову со странным внутренним откликом - и мгновенно ложится на сознание зловещей тенью, заставляющей нутро ненароком насторожиться, точно встревоженная добыча. До ушей обладателя чужое приветствие доносится глухо, но всё ещё необычайно различимо (самолично наречённый не может себе позволить пропустить имя, которое добровольно принял, словно вторую шкуру), и тот неспешно движется ближе, в ответ растягивая края губ в тонкой, хищной улыбке. Образ будто бы довершает недобрый блеск, беснующийся в зелени едва сощуренных глаз - деликатный отказ от скрытия истинного характера своего присутствия, которым Коршун решил одарить ещё не знающих одну простую истину.

Когда на горизонте только-только начинает маячить знамя серой шерсти, в необратимый факт стоит воспринять лишь следующее - это добром никому не обернётся.

И ведь действительно: одиночка всегда выдерживает слишком уж непринуждённую походку и выверенную лёгкость перестановки лап - лишь едва различимой эмоцией выдаёт, что вслед за собой несёт дурное предзнаменование и, кажется, вовсе не томится от какой-либо неловкости по этому поводу - то видно по его свободно распрямлённым плечам, которых боком вознамерилась обойти участь быть обременёнными тяжким грузом... ну, чего-то вроде жгучего стыда или доблестной совести-поборницы; благо, она была отпущена им восвояси ещё далёкими месяцами тому назад и теперь, наверное, во всю смакует сладостный вкус свободы.

Публика с недавних пор воспринимается Коршуном под немного другим наклоном угла мировоззрения - есть что-то в ней притягательное, слепо внемлющее всему увиденному ею воочию и до дотошности скорое на любопытство и бурную реакцию, так что, как настоящий оплот добродетели, Коршун не прочь предоставить той нечто, что способно утолить её цикличные потребности. Зрелища. Ох, одиночка просто описать не способен, на что он ради них готов решиться. Главная роль в них - дело крайне тонкое, оттого очень ответственное, поэтому от собственной невиданной щедрости он готов подначить на такое дело даже того, кто и близко не ведает о ней.

Коршун стягивает вокруг себя хаос? Праздная необходимость. Кто-то теперь всё никак не может избавиться от чрезмерного к себе внимания? Отсиживание в тени было бы куда прискорбнее, между прочим. От его интриг уже пало несколько жертв нежеланных скандалов? Что-ж, отныне это не его проблемы. Главное ведь то, что для него нашлось то, над чем можно тешиться. А всё остальное - это не более, чем закономерные последствия его небольшой слабости к беспорядку. Только и всего.

Предвестник беды, подлец, обманщик и паршивец - Коршун услужливо, будто бы из жалости ко гневу остальных, ведёт внушительный список титулов, которыми только успел обзавестись, в самый его конец вписывая то немалое количество, которым он даже со всем желанием подобрать более выдержанно-приличного на слух синонимов не может. В конце концов, чужая креативность в этом вопросе всегда находила отклик в извращённом сердце странника. О том, что оно есть, как ни странно, по-прежнему свидетельствует его равномерный стук.

(Подумать только, а ведь когда-то давно ему казалось, что это только вопрос времени).

Честность для плута - всё равно что для рыбы суша. И всё же, если бы он позволял себе такую роскошь немного почаще, то он бы мог обнаружить, что о своём прошлом он задумывается гораздо чаще, чем привык себе в том сознаваться. Временами, когда он смотрит на зеркало собственного отражения в воде, он на секунду - на какую-то секунду - вместо привычного себя видит там кое-кого другого. Птенчика, смотрящего на него его же глазами.

А его ли?

На него из-под кромки воды взирают большие, зелёные глаза-блюдца - любопытные, по-детски наивные и чем-то обеспокоенные. Его мордочка обрамлена ещё совсем котячьими чертами, представляющими собой мягкое, незамысловатое выражение.

Он же, в свою очередь, отвечает тому отражению пристальным прищуром - в нём всё пропиталось ядом и подкатившим к горлу отвращением. Точёная морда успела заметно, но не слишком уж сильно заостриться, как и скулы, переход к которым сделала менее резкой светлая шерсть, вьющаяся со щёк. И всё же было во всём этом нечто дикое, едва ли похожее со взиравшим на него юнцом, которым, - как ни удивительно, - когда-то был Коршун.

Долговязая лапа ударяет по воде с излишней силой.

Правильное слово - был. У Коршуна теперь нет ничего общего с Птенчиком. Он сам позаботился об этом, отделив себя от того, что могло хотя-бы отдалённо связывать его с прошлым.

(Так или иначе, единственное, что никогда не было в его власти - шрамы. Возможно, они и есть его своеобразное напоминание о главном жизненном уроке).