Солнце брызжет оловом и золотом, плавленый медью и светлоликой ржавчиной, пронзая облака — пухлые, с округлыми боками, вобравшие в себя всю пылающую роспись рассвета, — и устилая мерцающим багрянцем траву, на которой распускается роса — звездными слезами, лунным хрусталем, блестящим жемчужным ожерельем (или, быть может, битым стеклом и осколками?); в каждом вдохе и выдохе, который делает Дикий — звенящая свежесть, поровну поделенная с запахами душистой листвы и влаги, оседающей в шерсти; в легких эта перечно-терпкая смесь жжет. И в лагере холодно, рассвет липнет к древесным вершинам туманными комьями — тучи вдруг наваливаются на солнце, скрывая его из виду.
⠀⠀
Дикий выбирается из палатки воителей — в груди разливается тепло, потому что он наконец-то воин, охотник и опора племени, потому что привыкнуть к своему новому статусу не удается до сих пор, даже если ему самому уже семнадцать лун; поэтому и просыпаться каждый день с этим осознанием удивительно приятно — и сощуривается, скользящим взглядом обводит главную поляну, еще ласково укрытую саваном теней. Никого нет, но оно и понятно — рассвет занимается только-только, и ночь еще окончательно не выцвела, а сумрачная мгла не рассеялась. Его самого из теплого гнездышка на холодный свежий воздух выгоняет потребность в движении, в каких-либо действиях, и, кроме того, раз он проснулся чуть раньше, то может не тратить впустую время, а пойти и принести какую-нибудь пользу.
⠀⠀
Дикий кидает взгляд на кучу с дичью — да, поесть, пожалуй, не помешало бы, но позже: энергии в лапах слишком много, да и подумаешь, чего стоит один пропущенный завтрак? Поэтому он направляется серебристой тенью к выходу — по-привычному незаметно и тихо.